О чем рассказать детям, или Что толку в красоте, если пусто в животе?

«Сейчас человек состоявшийся означает состоятельный», — говорит в интервью молодая супруга известного политика. Таким знающим голоском лопочет, уверенным. Ничего, ей можно, у нее голова легкая, почти невесомая: слова лишь выпорхнули, а она уже и не помнит ничего.

То ли дело моя, чугунная, — всё помнит. Потому что уж очень часто ей приходится думать за троих — за себя и еще за две маленькие головушки — одну с косичками, другую стриженую, колючую. Вот такое я нынче Чудо-Юдо трехглавое.

Понасмотрится треть меня всяких новостей, поначитается газет-журналов и не знает, что оставшимся двум третям говорить, с чего начать-то. Хочется все правильно рассказать, как в сказках добрых положено, — мол, это хорошо, дети, а вон то, серое, злое, то — плохо. Хочется, да не можется.

Хочется рассказать, к примеру, что девочкам надо уступать…

Да нынче такие девочки, что любого мальчика откуда надо снимут, в трубочку закатают и вынесут из дому на улицу выколачивать.

Хочется рассказать, что старость надо уважать…

Да только бабка соседская в старом обдрипанном пальто всю картину портит. Видать, так ее дети собственные да государство уважают, что скоро помрет она на той же скамейке, где целыми днями сидит. Да только по весне, как снежок сойдет, это заметят дворники — скамейку с бабкой красить неудобно. Ой, а вдруг уже померла? Пойду в окно гляну.

Неее, сидииит, семечки лузгает, на мелюзгу клюшкой машет, чтоб голубей не гоняли. Фуф, спасибо, Господи! А тебе, бабка, еще лет пятьсот, ты последняя, самая стойкая, без тебя все дворовые голуби в первую же зиму лапки откинут!

Хотела рассказать, что надо быть терпимыми…

Я бы и сама терпела, если б в городе моем те, к кому надо быть терпимым, по-русски бы говорили. А то объясняешь-объясняешь человеку, что тебе надобно, а он смотрит на тебя… и улыбается. Виновато так улыбается. А по-русски говорить все равно не хочет.

И не люблю я, когда они стайками на детской площадке сидят, молчат и смотрят в мою сторону внимательно. Я не люблю, когда на меня незнакомые люди внимательно смотрят! Мне от этого не по себе. Да вдвойне не по себе за ежика своего колючего. Он хоть и маленький, да если что не понравится, кулаками машет, как мельница ветряная. Он вырастет, и кулак будет, как три моих…

Хотела рассказать, что надо быть трудолюбивыми…

Но как объяснить той, что с косичками, которая думать уже начинает, что я тружусь-тружусь, ночами не сплю, а «кабанана» или «паукана» или как там его зовут… купить не могу, денег нет. Так как школе — дай, на спорт денег — дай, на один билетик в театр 300 рубчиков за галерку — дай, доктору, чтобы послушал на минуту дольше, — тоже дай. И главное, меньше тысячи уже и не сунешь никому — обидишь смертельно.

И никуда от них не денешься, ни от школы, ни от доктора. Да и от театра тоже, так как без него на одной «суперсиле силача» долго не протянешь, а с «малышками-зубблс» кругозор будет, как у водоросли.

Вот умеют некоторые по тысяче туда-сюда постреливать, а у меня работа такая: сколько положено по договору, столько и выдадут, и ни рубля больше. Хоть и отвечаю я на работе перед законом не меньше остальных.

Контора моя — производственная, а значит, не как сыр в масле катается, а дело делает, и потом по полгода за сделанную работу денег ждет. Не, я на контору свою не в обиде, она — добрая, просто ей тоже тяжко приходится: налоговой — дай, пожарнику — дай, СЭС- дай, и еще пятьсот раз дай-передай, так и раздает напра и нале… где ей до нас.

Так что придется сказать мелкой, что «какакан» её — дрянь. В общем-то дрянь и есть.

Хочется рассказать, что жизнь человеческая бесценна…

Дык если уж тому учить, то телевизор придется в окно выбросить! Так как из всего того, что показывают, следует, что ничего она не стоит, жизнь наша, ни граммулечки, в руках бессовестных людей. Будь то жизнь взрослая или молодая, только начавшаяся. Если только она в этот самый телевизор не попадет! Как покажут по нему несправедливость какую, так вроде бы и цена у нее появляется. А если не покажут, — то прости, брат: будут тебя обижать-унижать, на дорогах давить — всё одно ничего не поделаешь, только слезы прольешь.

Учить детей быть порядочными уже не просто немодно, а даже опасно. В общем, думала я, передумала и решила-таки за советом пойти к самой главной Головище, что всех кормит и все вопросы решает. Головища и отвечает: «Ты что, мать, все буквы отгадала, а слово назвать не можешь? Делай, как надо, учи как надо, пусть дети добро от зла отличают, иначе какое у нас будет гражданское общество?!»

В общем, ничего я не поняла, но так решила: пойду все ж и как на духу всю правду им выложу. И про то, что девчонкам надо уступать, и старость уважать, и терпимыми быть да трудолюбивыми, а что самое главное — что жизнь человеческая все-таки бесценна. И в общем-то наплевать, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна» из второго подъезда по этому поводу. Каждый нынче по-своему детей учит.

Учит-то по-своему, а жизнь везде одинаковая. Она, жизнь, красивая. Деревья летом шелестят зеленые, а зимой спят белые… И птицы голосистые летают высокооо… и свысока плюют на нашу человеческую несправедливость. Жизнь, она ведь классная… если глаза закрывать время от времени.